У меня нет принципов. У меня есть только нервы.
Он любит ее. И, наверное, немного вот ее еще. И они обе любят его. Обе ли? Трое, четверо, сколько? Впрочем, возможно любят не так, как это нужно ему. Вероятно.
Да я-то тут с какого бока?
Гламурные девочки-рюшечки-бантики-розовые ноготки-муси-пуси...
А я поэтесса, у меня татуировка на предплечье и вечная сигарета в зубах. Я пропахла куревом, пью крепчайший кофе без сахара и не умею пользоваться соломинкой - обжигаюсь. Мой парфюм - смесь запахов пепла
и бергамота. У меня эк-зи-стен-ци-я...
Не твой стиль.
Гребаная санта-барбара. Не нужно лезть не в свое дело, Хель.
Стошнит ведь.
Да я-то тут с какого бока?
Гламурные девочки-рюшечки-бантики-розовые ноготки-муси-пуси...
А я поэтесса, у меня татуировка на предплечье и вечная сигарета в зубах. Я пропахла куревом, пью крепчайший кофе без сахара и не умею пользоваться соломинкой - обжигаюсь. Мой парфюм - смесь запахов пепла
и бергамота. У меня эк-зи-стен-ци-я...
Не твой стиль.
Гребаная санта-барбара. Не нужно лезть не в свое дело, Хель.
Стошнит ведь.
Брови и улицы крепким телом.
Они наступают. Они как лавина.
Подходит любая, а ты как хотела?
Кулак разбивает картонную стену,
И в прошлой жизни его звали Леной.
В глазах этих сухо, и дух перехвачен,
И шепчет на ухо: девчонки не плачут.
И может заехать на чай и по роже,
Боль переносит, две пачки - не доза,
И прячет улыбку где-то под кожей.
И два перелома, как минимум, носа.
И мама лет пять принимает как данность
То, что у дочери сильная странность,
И значит размер ничего и не значит.
Все проще простого - девчонки не плачут.
Усталость и возраст, все ищешь подвоха.
И врать никому и себе не прикольно.
И что было страхом, и что было позой.
Я может не справился, может я болен.
И больше не хочется быть как Матросов.
И хочется в норку и желтые розы.
Внутри что-то звякнет, видимо, сдача.
Вот все, что осталось: Девчонки не плачут...
(с) Butch