У меня нет принципов. У меня есть только нервы.
Очень трудно писать сейчас. Оттого ли, что слишком много впечатлений? Вряд ли, ведь я всегда увлекалась переводом впечатлений в словесную форму. Нет, не от этого. Похоже слишком много такого, знаете ли, нутряного, болезненного, свежего Кажется, я отвыкла жаловаться. То есть, я могу жаловаться на что угодно, только вот на то, что саднит по-настоящему, не могу.
- ...они потом приходят ко мне и спрашивают, что они тебе сделали, что ты с ними так обращаешься.
- Ну и скажи им правду.
- Я не знаю правды.
- Скажи, что я вот такой херовый человек, что мне на них и на их мнение плевать с высокой колокольни.
- Я понимаю, Хель, ты одиночка, у тебя никого нет, тебе никто не нужен, но что же ты мне-то жизнь гробишь? Я не такой, как ты.
Да, я единственная в твоем случае, кто всегда успешно работает зажигалкой, поднесенной к пороховой бочке. Да, между нами чудовищная разница. Да, все это нелепо.
- Что ты вообще имеешь с этой любви? Это унизительно.
- Кто сказал?
- Они так считают.
- Опять двадцать пять. Я уже сказала, что мне наплевать на их мнение. Я - жива. И если захочу, буду захлебываться своей любовью к тебе, и унижаться, и делать вообще все, что угодно, пока мне это не мешает. Пока я от этого получаю удовольствие.
- Главное, чтобы это мне не мешало.
- Нет, мальчик, тут ты ошибаешься. Главное, чтобы это не мешало мне.
Дни, полные тумана и ненависти. Даже странно, откуда все это взялось. Если дорога к городу была дорогой свободы и взаимности, то сам город стал городом отчаяния... Нет, не отчаяния. Городом бессилия. Городом бессилия с нелепыми гостиничными номерами, гостиничными полотенцами и гостиничными скандалами, с его коктейлями в кофейнях на террасах, с его улочками, пасмурным небом и воздухом, который весь - влага и соль.
Только вот говорить обо всем этом не хочется.
А хочется говорить о том, что автостоп и сталкерство в чем-то схожи - страхом перед плохими приметами, оговорками и прочим. Вот только после зоны ноги, наверное, не напоминают по степени загрязнения кальсоны шахтера в январе. О том, что ночью все кажется мистическим, страшным, можно рассказывать детские страшилки и бояться, хотя бояться нужно, что в туман тебя просто не заметят на высокой скорости и размажут по асфальту. О том, как поднимается от болот туман перед рассветом, о том, как приветственно сигналят проезжающие навстречу фуры, о том, как поселок начинается с кладбища, и это кладбище, в сравнении с самим поселком еще кажется оживленным. О том, что слепни и полуденное солнце кажутся самыми дикими пытками. О том, как наклоняется разогнавшийся междугородний автобус на поворотах - боишься перевернуться. О том, какие вкусные чебуреки готовят на автовокзалах маленьких городов. О том, какие это красивые мальчики - дембельнувшиеся морпехи. О том, что волосы после трассы такие пыльные, что остаются в том положении, которое им придашь. О том, как мальчик спит уткнувшись тебе в ключицу, а ты дремлешь, зарывшись лицом в его волосы. О том, как здорово целоваться в темноте спящего автобуса. О том, что хмельнее, упоительнее и лучше любых наркотиков и алкоголя. О свободе. О том, какая она все-таки, несмотря ни на что, прекрасная, эта жизнь.
- ...они потом приходят ко мне и спрашивают, что они тебе сделали, что ты с ними так обращаешься.
- Ну и скажи им правду.
- Я не знаю правды.
- Скажи, что я вот такой херовый человек, что мне на них и на их мнение плевать с высокой колокольни.
- Я понимаю, Хель, ты одиночка, у тебя никого нет, тебе никто не нужен, но что же ты мне-то жизнь гробишь? Я не такой, как ты.
Да, я единственная в твоем случае, кто всегда успешно работает зажигалкой, поднесенной к пороховой бочке. Да, между нами чудовищная разница. Да, все это нелепо.
- Что ты вообще имеешь с этой любви? Это унизительно.
- Кто сказал?
- Они так считают.
- Опять двадцать пять. Я уже сказала, что мне наплевать на их мнение. Я - жива. И если захочу, буду захлебываться своей любовью к тебе, и унижаться, и делать вообще все, что угодно, пока мне это не мешает. Пока я от этого получаю удовольствие.
- Главное, чтобы это мне не мешало.
- Нет, мальчик, тут ты ошибаешься. Главное, чтобы это не мешало мне.
Дни, полные тумана и ненависти. Даже странно, откуда все это взялось. Если дорога к городу была дорогой свободы и взаимности, то сам город стал городом отчаяния... Нет, не отчаяния. Городом бессилия. Городом бессилия с нелепыми гостиничными номерами, гостиничными полотенцами и гостиничными скандалами, с его коктейлями в кофейнях на террасах, с его улочками, пасмурным небом и воздухом, который весь - влага и соль.
Только вот говорить обо всем этом не хочется.
А хочется говорить о том, что автостоп и сталкерство в чем-то схожи - страхом перед плохими приметами, оговорками и прочим. Вот только после зоны ноги, наверное, не напоминают по степени загрязнения кальсоны шахтера в январе. О том, что ночью все кажется мистическим, страшным, можно рассказывать детские страшилки и бояться, хотя бояться нужно, что в туман тебя просто не заметят на высокой скорости и размажут по асфальту. О том, как поднимается от болот туман перед рассветом, о том, как приветственно сигналят проезжающие навстречу фуры, о том, как поселок начинается с кладбища, и это кладбище, в сравнении с самим поселком еще кажется оживленным. О том, что слепни и полуденное солнце кажутся самыми дикими пытками. О том, как наклоняется разогнавшийся междугородний автобус на поворотах - боишься перевернуться. О том, какие вкусные чебуреки готовят на автовокзалах маленьких городов. О том, какие это красивые мальчики - дембельнувшиеся морпехи. О том, что волосы после трассы такие пыльные, что остаются в том положении, которое им придашь. О том, как мальчик спит уткнувшись тебе в ключицу, а ты дремлешь, зарывшись лицом в его волосы. О том, как здорово целоваться в темноте спящего автобуса. О том, что хмельнее, упоительнее и лучше любых наркотиков и алкоголя. О свободе. О том, какая она все-таки, несмотря ни на что, прекрасная, эта жизнь.