У меня нет принципов. У меня есть только нервы.
И опять я, глубоко затягиваясь, чувствую ком в горле. Моя позиция: если от сигареты не першит в горле, значит она не прикурена.
И опять орет-надрывается Шклярский: "Видно, да, в этом городе все заодно. Видно кем-то молчание заведено."
И опять молчит гребанный телефон, который надрывался весь день. Но когда нужно, он молчит.
И опять на столе Ремарк, коньяк, пепельница и увядшая белая роза. Признаки безысходности.
Все как всегда. Единственные свободные часы в неделю я провожу в обнимку с клавиатурой.
Моя жизнь - самое бездарное из созданных мной произведений искусства.
Впрочем, все не так уж безнадежно. Есть один маленький нюанс:
И опять орет-надрывается Шклярский: "Видно, да, в этом городе все заодно. Видно кем-то молчание заведено."
И опять молчит гребанный телефон, который надрывался весь день. Но когда нужно, он молчит.
И опять на столе Ремарк, коньяк, пепельница и увядшая белая роза. Признаки безысходности.
Все как всегда. Единственные свободные часы в неделю я провожу в обнимку с клавиатурой.
Моя жизнь - самое бездарное из созданных мной произведений искусства.
Впрочем, все не так уж безнадежно. Есть один маленький нюанс:
Меня слышат.